— Вздор! — отрезал мистер Гибсон. — Уверяю тебя, ни о каком пренебрежении нет и речи. Он не желает сообщать о помолвке никому, даже Осборну, — таково ведь и твое желание, да, Синтия? Более того, он не намерен упоминать о ней при вас, когда вы туда приедете; однако он хочет познакомиться со своей будущей невесткой, и это, на мой взгляд, вполне естественно. Если же он резко изменит своим привычкам и приедет сюда…

— Вот уж чего я совсем не хочу, так это чтобы он приезжал сюда, — прервала его миссис Гибсон. — В тот единственный раз, когда он здесь был, он вел себя не слишком учтиво. Уж такова моя природа, я не в силах стерпеть, когда людям, которых я люблю, выказывают пренебрежение лишь из-за того, что им не улыбнулась фортуна. — В конце предложения она не без театральности вздохнула.

— Ладно, тогда не езди к нему! — отрезал мистер Гибсон, задетый за живое, но отнюдь не склонный вступать в длительные пререкания, тем более что он чувствовал: терпение его на исходе.

— А ты хотела бы поехать, Синтия? — спросила миссис Гибсон, отчаянно выискивая предлог пойти на попятную.

Дочь ее прекрасно сознавала, чем именно вызван этот вопрос, и невозмутимо ответила:

— Да не особенно, мама. Я охотно откажусь от приглашения.

— Оно уже принято, — напомнил мистер Гибсон, почти дозревший до того, чтобы принести мысленную клятву, что никогда больше не станет вмешиваться ни в одну ситуацию, в которой замешаны женщины, — это фактически означало отказ от соучастия в любых романтических историях. Он был тронут сговорчивостью сквайра, доволен тем, что, как считал, разрешил чужие затруднения, — и вот чем кончилось дело!

— Синтия, поезжай, пожалуйста! — проговорила Молли, умоляя и словами, и взглядом. — Я прошу тебя! Я убеждена, сквайр тебе очень понравится; а там так красиво, а ты его так расстроишь, если откажешься!

— Не хотелось бы поступаться собственным достоинством, — сдержанно проговорила Синтия. — И ты же слышала, что сказала мама!

Это был в высшей степени коварный ход. Она однозначно была настроена поехать, а кроме того, была убеждена, что мать ее уже прикидывает в уме, какой наряд ей стоило бы надеть. Зато мистер Гибсон, который, хотя и будучи хирургом, так и не научился анатомировать женские сердца, принял все это за чистую монету и не на шутку разгневался и на Синтию, и на ее маменьку — разгневался так сильно, что даже боялся заговорить. Он стремительно шагнул к двери, дабы выйти из гостиной, однако его остановил голос жены:

— Дорогой, а ты хочешь, чтобы я поехала? Потому что если так, я готова забыть про собственные чувства.

— Конечно хочу! — сурово отрубил он и вышел.

— Тогда я поеду! — произнесла она голосом невинной жертвы — слова были адресованы мужу, но он вряд ли их услышал. — Наймем в «Георге» двуколку и нарядим Томаса в ливрею — я давно уже этого хотела, вот только дорогому нашему мистеру Гибсону мысль эта была не по душе, но уж по такому случаю, уверена, он не станет возражать. Тогда Томас сядет на козлы, и…

— Мама, у меня тоже есть чувства, — напомнила Синтия.

— Не говори глупостей, детка! Все так замечательно устроилось!

И в назначенный день они отправились с визитом. Мистер Гибсон знал о перемене их планов, о том, что в итоге они все же решили поехать, однако его уж очень возмутило то, как его жена приняла приглашение, которое, на его взгляд, свидетельствовало об особой любезности, каковой он не ожидал в свете того, что знал о сквайре и его представлениях о будущем своих сыновей; в итоге миссис Гибсон не дождалась от мужа ни интереса, ни любопытства относительно самого визита, а также относительно того, как именно их приняли. Безразличие Синтии к тому, состоится визит или нет, также вызвало неудовольствие мистера Гибсона. Он плохо еще разбирался в ее взаимоотношениях с матерью и не понял, что она намеренно напустила на себя это безразличие в противовес аффектации и показной чувствительности миссис Гибсон. При этом, несмотря на раздражение, мистеру Гибсону крайне любопытно было узнать все подробности их визита, поэтому он воспользовался первым же случаем, когда остался с Молли наедине, дабы расспросить ее, как накануне прошел второй завтрак в Хэмли-Холле.

— Ну, так как — вы вчера в итоге все-таки поехали в Хэмли?

— Да; я думала, ты тоже приедешь. Сквайр, похоже, тебя очень ждал.

— Я поначалу собирался было поехать, однако что-то я стал переменчив, как и некоторые другие. Не понимаю, почему это переменчивость должна оставаться монополией женщин. Ну и как оно прошло? Полагаю, весьма приятно, ибо и твоя мама, и Синтия вчера вечером были в приподнятом настроении.

— Да. Наш милый сквайр надел самое лучшее платье и пребывал в самом лучшем настроении, и он был так мил и учтив с Синтией, а она была так очаровательна — ходила с ним под руку, так внимательно слушала его рассказы про сад и хозяйство. Мама была утомлена и оставалась в доме, а они прекрасно поладили и очень много времени провели вместе.

— А моя малышка поспешала следом?

— Ну конечно. Ты же знаешь, я там почти как дома, а кроме того… конечно же… — Молли залилась густой краской и не закончила фразу.

— А ты как считаешь, она его достойна? — спросил ее отец с таким видом, будто она договорила до конца.

— Достойна ли она Роджера, папа? О, кто же может быть его достоин! Но она такая добрая и совершенно очаровательная.

— Может, и очаровательная, только я не в состоянии ее понять. Зачем ей все эти тайны? Что мешало ей, не чинясь, отправиться к отцу Роджера и тем самым исполнить свой долг? А она приняла приглашение с таким равнодушием, будто я всего лишь предлагал ей сходить в церковь.

— Ну уж равнодушием это никак невозможно назвать. Пожалуй, я тоже не всегда ее понимаю, но тем не менее люблю всем сердцем.

— Гм. Я-то предпочитаю понимать людей до конца, однако мне известно, что женщинам это не кажется необходимым. Так ты считаешь, что она его достойна?

— Ах, папа… — проговорила Молли и осеклась; ей хотелось высказаться в защиту Синтии, но никак не удавалось подобрать удовлетворительный ответ на повторно заданный вопрос.

Впрочем, мистеру Гибсону, похоже, было все равно, ответит она или нет, мысли его текли своим чередом, и в итоге он спросил у Молли, получала ли Синтия какие-нибудь вести от Роджера.

— Да, в среду утром.

— А тебе она письмо показывала? Ах, ну разумеется, нет.